| | | |
[ Книгоиздание / Материалы о новой книге Виктора Пелевина "ДПП(нн)" ]
Чем дальше, тем больше пустоты… Пустой Пелевин. Некогда модный автор ушел в творческий поиск латентных извращенцев.
Дмитрий Ткачев "Бред Label". // МК-Бульвар (Москва).- 08.09.2003
"Диалектика переходного периода из Ниоткуда в Никуда" Виктор Пелевин.
Виктор Пелевин, видимо, единственный на сегодня русский писатель, в приложении к чьим книгам любимое составителями пресс-релизов определение "долгожданный" что-то значит - это оттого, что пишет он интригующе мало и медленно, зато емко. Лучшие его сюжеты суть коаны или анекдоты и помещаются при пересказе в одно предложение: Космос - это метро, люди - муравьи, Чапаев - Будда, мир - силиконовая графика. Умение обрамить какое-никакое мировоззрение в эффектный каламбур - "реально все объяснить", как выразился однажды сам человек-загадка, - приводит к результату парадоксальному: будучи совершенно недемократичным, чтоб не сказать бесчеловечным, по содержанию, пелевинское творчество остается народным в части доступности. За последние годы вопрос "когда будет новый роман?" мне доводилось слышать от людей, чья читательская девственность вне подозрений;
Пелевина, однако ж, они ждали;
более того, понятно, чего от него ждали: каламбуров, коанов, анекдотиков. С этим у "ДПП (нн)" все в порядке - мантра "Ом мама папин хум", упоминание покемонов и амфетаминов, а также гомосексуалист по фамилии Сракандаев гарантируют привычное мрачноватое веселье;
а вот с сюжетом - который у Пелевина обыкновенно образуется вокруг одной прозрачной метафоры, что позволяет видеть в его юмористической прозе род притчи, - творится на этот раз что-то неладное. В нем нет былой прозрачности.
Не чуждый шизофрении молодой человек Степа, с пунктиком насчет числа 34, выбивается в банкиры. Следуя своей персональной нумерологии, он ставит перед фасадом дома на Рублевке тотемный танк "Т-34", из двух контрактов подписывает тот, в реквизитах которого мелькают тройка и четверка, и финансирует телепрограмму "Зюзя и Чубайка" (ср. Хрюн- и Степан) ввиду очевидного сходства первых букв в именах персонажей с заветной цифирью. Как перевертыш и сатанинская пародия на 34 страхи Степы воплощает негативное число 43, отношения с которым у него складываются настолько патологические, что, обнаружив по наитию между четырьмя зубцами вилки три просвета, он принимается есть исключительно палочками. Занимательная схоластика бреда всегда была сильным местом Пелевина - доказывая с видимой логической убедительностью полную ахинею (см. изыскание о суках и суккубах в "Чапаеве"), он лишний раз утверждает свой фундаментальный тезис о надуманной и иллюзорной природе реальности: если возможно с соблюдением формальностей вывести из кабацкой поговорки онтологию женской души, то рациональное мышление гроша ломаного не стоит, и пустота. Этой дикой схоластике добрая половина "ДПП (нн)" и посвящается - пока Степа колдует над тройкой и четверкой, в которых для него сосредоточен смысл бытия, сюжет тихо струится сам по себе: если выбросить из романа всю нумерологию, он не пострадает. Чеченская "крыша" уступает место джедаям-кураторам из госбезопасности, исполняющим в целом те же функции. Конкурирующий банкир, который, если отбросить его особые отношения с враждебным числом 43, все равно останется конкурирующим банкиром, вовлечет Степу в экстравагантные забавы гомосексуального свойства с ролевыми играми в осликов и православное духовенство на отдыхе. Любимая женщина, оказавшаяся под конец корыстной дрянью, с магией чисел связана тоже как-то очень условно: с женщиной связана отдельная тема покемонов, но и ее, впрочем, из романа можно выкинуть без ущерба для конструкции в целом. Некоторые закадровые подробности, как-то: посмертная участь первертного конкурента, род деятельности зарубежных партнеров Степы, истинное лицо любимой женщины и масштаб угрозы, которую несут обществу джедаи из госбезопасности, проявляются в приложенных к роману постскриптумом рассказах - без них тоже можно было бы обойтись. В поисках необходимого ядра, чего-то такого, без чего "ДПП (нн)" невозможна, приходишь постепенно к пустоте: роман состоит из необязательных деталей. Хрестоматийные пелевинские сюжеты были сконцентрированы до консистенции анекдота и только разбавлены письмом;
как притчи их можно было пересказывать своими - и немногими - словами. Сюжет "ДПП (нн)" не поддается пересказу. О чем "Generation П"? - о заговоре пиарщиков и масс-медиа. О чем "ДПП (нн)"? - ну сначала о нумерологии и ГБ, потом о покемонах и педерастах, а еще о стимуляторах, современном искусстве, садах камней, пластмассовых фаллосах, нефти и Книге перемен. "Чапаев" тоже содержал лишнюю линию Марии и Шварценеггера;
но новый роман из одних излишеств и состоит. Совершенно ясно, что три страницы о "мелком литературном недотыкомзере" суть шпилька критику Андрею Немзеру;
но почему только три? Тема недотыкомзера заслуживает развития в не меньшей - хотя и не большей - степени, чем пронзительный мотив покемона Пикачу. Письмо Пелевина утратило способность "реально все объяснять" - сломалась сюжетообразующая машинка, производившая мифологической емкости истории, притчи;
взамен пришлось отшучиваться: когда сама фабула не тянет на циничный, кощунственный, но оттого лишь более уморительный метафизический анекдот, приходится оправдывать читательские ожидания локальным юмором. Шуток и каламбуров по тексту разбросано столько, что роман мог бы вписаться в формат передачи "Аншлаг, аншлаг!" - будь эти шутки чуть менее скабрезными, конечно. Сильнейшим и наиболее запоминающимся в Пелевине всегда была грубоватая бронебойная метафора: космический корабль с педальным приводом, поезд, с которого нельзя сойти, муравейник, палата буйных - все это, возможно, резало слух, но и в память врезалось. Что до "ДПП (нн)", в память она врезается запредельной сценой содомии с участием портрета Путина: в это трудно поверить, но Пелевин написал роман без сколько-нибудь прозрачной философской эмблемы в сердцевине. Может показаться, что мы имеем дело с переменой жанра - в конце концов написал же Сорокин триллер "Лед", и что мешает утомленному гуру Пелевину обратиться к прозе без пророческих сверхзадач. Но впечатление обманчиво: отсутствие внятной метафоры возлюбленной пустоты есть сильнейшая ее метафора;
алогичный сюжет соответствует общей бессмыслице существования.
"Возможно, что в самом начале будет сказано несколько слов о рождении, а в конце - о смерти. Все остальное между этими вехами будет лишено признаков повествования об одном предмете. Мне представляется множество разных историй, рассыпающихся на еще большее количество крохотных рассказов, сквозь которые нельзя продеть ни одной общей нити - кроме той изначальной, что и так проходит сквозь все".
Стоит ли добавлять, что изначальная и универсальная нить, на которую нанизан универсум, зовется Пустотой: поклоняясь этому божеству, плотность текста можно признать только недостатком. Но тут и срабатывает механизм обманутого ожидания: читатель настолько твердо знает, чего он ждет от Пелевина, что не потерпит сюрпризов, - и это само по себе достаточная причина, по которой "ДПП (нн)" едва ли повторит успех "Поколения".
Дмитрий ТКАЧЕВ БРЕД LABEL. // МК-Бульвар (Москва).- 08.09.2003.- 37.- C.58,59
Андрей Немзер "Еще раз про лажу". // Время новостей (Москва).- 11.09.2003
Новые сочинения Виктора Пелевина не уступают прежним.
Книга Виктора Пелевина называется "Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда". "ДПП (нн)" включает в себя вступительный стишок, роман "Числа" и шесть рассказов, один из которых назван повестью. Еще имеется подзаголовок: "избранные произведения". Обычно "избранным" называют то, что автор избрал из знакомого публике корпуса своих сочинений, нам же предлагаются тексты новые, чего потенциальный потребитель может и не понять. Возможно, изготовители продукта свято верят: вся грамотная Россия столь напряженно следит за любыми телодвижениями культового литератора, что можно обойтись и без пиар-ухищрений. Возможно, дело обстоит проще - книга вышла в "авторской редакции", хотя и имеет "ответственного редактора" (явно не перетрудившийся Д. Малкин). Выпущен лиловый томик не "Вагриусом", лет шесть издававшим Пелевина и всяко его раскручивавшим (это важно), а "Эксмо" (это пока не важно, но станет важно потом, когда Пелевин сочтет нужным расплеваться с сегодняшними партнерами). По-хорошему, здесь бы надо поставить точку - ибо никаких новых эмоций (и тем более Мыслей) плод четырехлетних трудов Пелевина (роман "Generation "П" был опубликован в марте 1999 года) не вызывает.
Если бы я был не я, а истовый потребитель голубого сала, надлежало бы написать, что нас одарили грандиозным проектом, предполагающим две интерпретации. То ли Владимир Сорокин, уверившись, что автор "Чапаева и Пустоты" стал таким же классиком, как Толстой, Достоевский и Ахматова (а значит так же, как они, требует глумливой "деконструкции"), соорудил пелевинского клона и отнес его сальный опус в "Эксмо". То ли, напротив, Пелевин, взяв на вооружение сорокинские наработки, занялся пародийным автоклонированием. Оно вроде бы и резонно: унылое и самоупоенное тиражирование "фирменных" тем, сюжетов и интонаций, наскоро припудренных "актуальными" реалиями (наркотики, секс-шопы, Интернет, разборки, Багамы, PR и доллары, доллары, доллары, они же баксы), давно и прочно стало уделом многих некогда заслуженно славных писателей (имен не называю - легче назвать исключения). Хороша модель, но, увы и ах, не работает. Даже если забыть, что я - это все-таки я, а не развеселый изобретатель литературных фикций и выходов из безвыходного положения. Прежние работы писателей, ныне задавленных инерцией и суетным желанием не отстать от комсомола, зачастую не потускнели и уж во всяком случае сохранили историко-литературное значение. Писателям этим есть что клонировать и - соответственно - куда падать. Пелевину - некуда.
Некогда остроумный Иван Иванович Дмитриев, регулярно получавший графоманские изделия графа Хвостова, выработал идеальную формулу ответа старинному знакомцу: новое сочинение Ваше ни мало не уступает всем предшествующим. Лукавил почтенный сочинитель? Разумеется, лукавил. У графа Хвостова бывали истинные триумфы бессмыслицы, доставлявшие просвещенным литераторам "чистую радость", но случалось ему писать и вполне пристойные вирши, которые разочарованные насмешники в своем кругу именовали "бесцветными". И все же Дмитриев был прав: Хвостов всегда оставался Хвостовым. Так Пелевин остается Пелевиным. Аналогия, конечно, хромает. Незадачливый стихотворец, разорившийся на изданиях собственных сочинений и ставший на века притчей во языцех, граф Дмитрий Иванович был, во-первых, редкостно добрым и чистым душой человеком, а во-вторых - при всех его "зубастых голубях" - истинным литератором: он трогательно и преданно любил словесность, искренно радовался успехам собратьев по цеху (в том числе тех, кто немилосердно над ним измывался, - а Хвостов об этом знал), стоически сносил язвительные эпиграммы, салонные пересуды и издевательские "комплименты". Ничего подобного об успешливом поставщике бестселлеров, страсть как озабоченном своим privacy, старательно изображающем равнодушие к литераторской суете и методично мстящем своим реальным, мнимым и потенциальным обидчикам, никак не скажешь. Но что есть, то есть: верность своей стезе вполне хвостовская. Пересказывать роман "Числа" и сопутствующие ему байки утомительно и скучно. (Скучнее, пожалуй, только их читать.) Объяснять, как именно Пелевин обхамил "Вагриус", значит становиться с ним на одну доску и множить грязь. (Ознакомившись с аллюзионными пассажами, испытываешь мощное желание принять душ и почистить зубы.) Анализировать слог предоставим лингвистам: они люди терпеливые, может, и обнаружат, чем это безъязычие отличается от среднепереводческого, среднелоточного, среднеинтернетовского. Указать на пару-тройку удачных "кавээнных" острот (пародийных слоганов в духе "Generation") не трудно, но бессмысленно: удачно сострить иногда удается и Шендеровичу, и Вишневскому, и, наверное, даже Петросяну. Вникать в суть тинейджерской философии - невольно подыгрывать "мыслителю", зацикленному на трех аксиомах: а) в мире нет ничего, кроме грязи, лжи, порносайтов и башлей; б) как ни крутись, тебя непременно кинут; в) в последний момент "просветленному" заместителю Виктора Пелевина (неизменному герою его прозы) все-таки удастся выпрыгнуть из тотальной лажи и устремиться к свету Внутренней Монголии (и/или шенгенской зоны). Вести с ним полемику и объяснять, почему его глумливая, вихляющаяся и безответственная болтовня удачно впаривается не только клубным мальчикам пелевинской стати, но и иным вменяемым людям, - увольте. Писал я про "Жизнь насекомых" в 93-м году, про "Чапаева и Пустоту" - в 96-м, про "Generation "П" - в 99-м. Хватит. Есть на такой случай бессмертные некрасовские строки: И погромче нас были витии, / Да не сделали пользы пером... / Дураков не убавим в России, / А на умных тоску наведем.
P.S. Специально для знатоков литературного быта и искателей подоплек. Вам интересно, заметил ли я плевок в свой адрес? Заметил, грамоте обучен. Жест для Пелевина естественный. И не новый. Я не раз (см. выше) негативно писал о его текстах - почему бы ему не отплатить мне хлестким словцом? Чем я лучше (хуже) Павла Басинского, которого Пелевин сходным манером пытался оскорбить в "Generation "П"? Если с рук сходит расчетливое хамство в адрес председателя букеровского жюри, чьей раритетной фамилией был отмечен главный негодяй "поколенческого" романа (как же трепетно кудахтала о "случайном совпадении" интеллигентнейшая адвокатура Пелевина, словно не замечая "антибасинской" выходки в том же опусе! о дивный новый мир!), то почему бы не полить помоями не только въедливых критиков (в конце концов это обычная литературная борьба), но и издательство, столько лет носившееся с Пелевиным как с писаной торбой?
И еще. За неделю, отделяющую нас от выхода в свет "ДПП (нн)", несколько человек обратилось ко мне с одним вопросом: "Рад, что Пелевин теперь провалится?" (Сходно характеризовалась в печати "моя" реакция на последний роман Бориса Акунина.) Так вот. Во-первых, не рад. (Мне бы ваши заботы.) Во-вторых, совсем не уверен, что "Числа" и иже с ними не будут пользоваться успехом. Прав был Иван Иванович Дмитриев: сочинение не уступает прочим. И если я в прежних опусах не мог отыскать достоинств, то почему подсаженная на Пелевина публика обязана теперь узреть его вымученность, безъязыкость и невоспитанность?
Андрей НЕМЗЕР Еще раз про лажу. // Время новостей (Москва).- 11.09.2003
Александр Гаврилов "Диалектика пустоты". // Книжное обозрение (Москва).- 02.09.2003
Пять лет — долго ли коротко — мы ждали нового Пелевина. То есть всякий волен, конечно, этим «мы» возмутиться, решительно отказаться от одной даже мысли, что он читает «литературу-такого-рода» — потому сразу определюсь: я вот, например, ждал. Во-первых, потому что Пелевин как писатель мне нравится. Мне кажется трогательной и заботливой его манера выстраивать для читателя затейливые интеллектуальные ловушки, отпирающиеся одним поворотом ключа, крепким плечом и поиском в «Яндексе». Во-вторых, потому что Пелевину всегда удавалось сказать что-то точное о культуре того времени, которому принадлежал тот или иной роман. На современность он глядел с глумливой усмешкой близкого родственника, которому позволено больше прочих, портреты ее рисовал в манере карикатурной — и как в каждом хорошем шарже выхватывал только самые яркие черты, отличающие одну эпоху от другой. Соц-арт «Омона Ра» сегодня уже не читается как литература, но зато вполне может быть использован как учебник по новейшей истории Советского Союза периода упадка — и как образчик общего хода мыслей, и как отражение того умонастроения, которое сделало невозможным дальнейшее существование империи. «Чапаев» еще пока понятен, но тонет в нежной дымке истории — потому что и Чапаев как герой анекдота скоро пропадет из лексикона наших чад, и объевшиеся мухоморов бандиты встречаются в наших городах не чаще амурских тигров и бурых медведей — хоть в красную книгу заноси. «Generation П» меняет смыслы на глазах — еще чуть-чуть и мы станем читать его точно так же, как ныне это делают французские или британские интеллектуалы — не про наши выборы и нашего пятиногого пса под нашим останкинским прудом, а про природу медиа и мифологическое сознание современного человека.
Ждали мы, ждали — и дождались. В капиталистическом «Эксмо» (а не в интеллигентском «ВАГРИУСе») вышла немного скороспелая книжка с вполне отвратительной обложкой и диковатым названием «ДПП (нн)». Ежели развернуто — «Диалектика переходного периода из Ниоткуда в Никуда».
Была, помнится, такая реклама: бармен наливает посетителю виски. Тот подносит стакан к лицу и, не меняя мачовидного выражения, посылает по стойке обратно к бармену. Все, понятное дело, страшно перепуганы и изумлены, а ковбой цедит сквозь зубы: «Это не Джим Бим».
Так вот: это Джим Бим. В том смысле, что это — Пелевин. С фирменными пелевинскими темами, фирменными приёмчиками, фирменными игрушками. «Смотрите, тысяча миллиметров — метр. Тысяча миллиграммов — грамм. А тысяча миллионов? Выходит, он?»
Угу. Это он. Он самый.
Герой
Чехов говорил, что может написать качественный рассказ про пепельницу. Пелевин в этом явный и несомненный наследник Антон Палыча. Рассказа про пепельницу я у него не помню, а вот роман про «три-четыре» у нас теперь есть.
Это же такое самое главное русское начало. Вместо «Жили-были» сказки теперь начинаются с этого самого «три-четыре, фонограмма пошла!»
Мальчик Стёпа с детства полюбил число тридцать четыре. А число сорок три возненавидел всеми фибрами и жабрами. Формула всей жизни успешного предпринимателя сводится к тому, что «три-четыре» — хорошо, а «четыре-три» — плохо. Это еще проще, чем оруэлловская считалка про ноги, и потому гораздо деятельнее. Вся жизнь Степана Аркадьевича Михайлова, предпринимателя и нумеролога, была движима этим нехитрым правилом.
Скажете — шизофрения? А если мистическое озарение? Да и ведь, как учили нас в детстве, практика — критерий истины. А практика бизнеса на «три-четыре» успешней всякой другой. Сам герой тому ищет объяснения — и находит вместе с автором. «Эпоха и жизнь были настолько абсурдны в своих глубинах, а экономика и бизнес до такой степени зависели от черт знает чего, что любой человек, принимавший решения на основе трезвого анализа, делался похож на дурня, пытающегося кататься на коньках во время пятибалльного шторма. Мало того, что у несчастного не оказывалось под ногами ожидаемой опоры, сами инструменты, с помощью которых он собирался перегнать остальных, становились гирями, тянущими его ко дну».
При этом, разумеется, никаких духовных сил на подлинную религиозность у президента «Санбанка» нет и быть не может. «Отношение Степы к религии определили впечатавшиеся в память буквы “ХЗ”, которые он ребенком увидел в церкви во время Пасхи (на церковной стене должно было гореть “ХВ”, но одна стойка ламп не работала». Зато нумерология впрягается в общую кашу суеверий, мешанину верований и недорелигий. «Степа, как и большинство обеспеченных россиян, был шаманистом-эклектиком: верил в целительную силу визитов к Сай-Бабе, собирал тибетские амулеты и африканские обереги и пользовался услугами бурятских экстрасенсов».
Интересно, что именно Пелевин, заслугами которого традиционно считается отображение новорусской эстетики, бандитского взгляда на мир и прочей девяностнической пурги — именно Пелевин вернул героя русской литературы к его духовной сути. Только если Достоевский и Толстой писали о духовном бунте, то автор «ДПП (нн)» старательно и аккуратно препарирует духовную нищету и пустоту. Даже у чеченских бандитов, эпизодически проскальзывающих в глубине романа, больше ясности, полноты, готовности к сопротивлению. Смешной каламбур «ты чечен, какой дзогчен?!», назидательно произносимый старшим братом-террористом, перевоспитывающим младшего, падкого на духовный фаст-фуд мегаполиса, заставляет поёжиться: а я-то кто? А ты? А он?
Это дивное отсутствие всякого внутреннего содержания, всякого духовного стержня, это дикарское сознание чужака заставляют Стёпу (как и огромное количество реальных, не столь шаржированных людей) искать смыслов для бытия в том крошечном багаже, который наспех усвоен в детстве: в мультиках про покемонов, в передаче «Спокойной ночи, малыши», в стихийной жестокости. Конечно, можно было бы тыкать пальцами в Пелевина и обвинять его самого в инфантилизме за то, что крепкими героями второго ряда в романе становятся Хрюн Моржов и Степан Капуста, если бы не рейтинги программы «Тушите свет!». Неплохой герой-то у Виктора Олеговича вышел, жизненный.
Эпоха
Что происходит с героем? Да, в общем-то ничего особенно неожиданного. Роман, строго говоря, представляет собой некий вариант сиквела «Generation П». Переходят в новый текст старые персонажи (вроде пиарщика Малюты, ныне вернувшегося на поле коммерческой рекламы), вспоминают тихим недобрым словом Вавилена Татарского. Начинается роман еще в те давние времена, «когда бизнес назывался комсомолом», а доходит до времен поистине близких.
Снова и снова Пелевин возвращается к точке культурного слома, к тем краткобеглым российским восьмидесятым, которые быстро сделались девяностыми и взорвались шутихой, фейерверком, бомбой. Но главное — что всё веселье с танцами закончилось с двенадцатым ударом часов на Спасской башне в ночь с 1999-го на 2000 год.
Британский фольклорист Мюс, женщина главного героя, так толкует главное событие, суть девяностых: «Это столкновение двух исконных начал русской души. Одно из них — доброе, лоховатое, глуповатое, даже придурковатое, словом, юродивое. Другое начало — наоборот, могучее, яростное и безжалостно-непобедимое. Сливаясь в символическом браке, они взаимно оплодотворяют друг друга и придают русской душе ее неиссякаемую силу и глубину.
Лоховатое начало в русском городском фольклоре много лет было представлено разваливающимся “Запорожцем”. А непобедимое начало — бандитским “Мерседесом-600”, в зад которому “Запорожец” врезался на перекрестке, после чего и начинался новорусский дискурс.
Сегодня этот символический брак происходит в новой форме. Социологи еще ничего не поняли, а фольклор уже отразил случившуюся перемену. Она видна в анекдоте про шестисотый “Мерседес” и черную “Волгу”.
“Мерседес” врезается на перекрестке в зад черной “Волге” с тонированными стеклами. Бандит выскакивает из “Мерседеса”, начинает прикладом крушить стекла в “Волге” и видит в ней полковника ФСБ. “Товарищ полковник, я всё стучу, стучу, а вы не открываете... Куда деньги заносить?”»
И снова можно пытаться не соглашаться, не видеть в этом отражения современности. Можно. Хотя и бессмысленно. Организованный наезд ГУБЭП на издательство «ЭКСМО», выпустившее книгу, можно было рассматривать как часть предварительной рекламной кампании, если бы организована она была почище, поточнее.
С другой стороны, что-то в этой картинке кажется странным, неловким. Когда бизнес главного героя переходит из-под чеченской «крыши» под эфэсбэшную, происходит это в процессе буйной, дымной, порохом пропахшей стрелки в «Якитории». Воплощение нового порядка, капитан Лебёдкин из четвертого главного управления по борьбе с финансовым терроризмом разносит полресторана из помпового ружья, заливает стены кровью, расшибает аквариум, надевает салат на голову непочтительным спортсменам и спасает золотую рыбку, из аквариума выпавшую. Это ярко, это звонко, это тарантинно — и ужасно несовременно. Это именно то, что такое в целом «ДПП(нн)».
Это 2000-е, какими бы их могли увидеть девяностые.
Путешествие на Запад
Пелевин — западник не в том смысле, что на Западе всё хорошо, а на Востоке плохо. Напротив, именно Восток притягивает его постоянно — представлен ли он якутскими шаманами, китайскими императорами или Юкио Мисимой, героем одного из рассказов цикла «Жизнь замечательных людей», также вошедшего в книгу. Но странным образом Восток открывается ему именно в тех своих воплощениях, которые лучше всего впитаны, абсорбированы Западом. Его дзогчен сродни поминавшейся уже «Якитории» — суши-бару, устроенному на манер модных в Англии забегаловок с японским колоритом, переработанным и воспроизведенным европейскими дизайнерами.
Отношения России и Запада тоже чрезвычайно заботят его — именно в той точке, где они смыкаются. Причем, карикатура на соседей ничем по творческой манере не отличается от карикатуры на родное отечество. Та самая британка Мюс ворчит на умеренно русофильствующего Стёпу: «Наше общество стремится обеспечить потребителю не только дешевый бензин, но и моральное удовлетворение от протеста против методов, которыми он добывается. В эфире постоянно идут раскаленные теледебаты, где происходит срывание масок с разных, всем известных фарисеев, и так каждую войну. И все спокойно живут рядом. А у вас все стараются перегрызть друг другу глотку. И при этом ни теледебатов, ни протеста, так, дождик за окном. Потому что общество недоразвитое, understand? Просто какое-то убожество. Вот почему вы не выражаете протест против Чечни? Почему? Ведь самим потом будет интереснее телевизор смотреть!»
После теоретического трактата о вау-факторе в «Generation П» Пелевина записали чуть ли не в теоретики антиглобализма и критики современного общества потребления. Это, конечно, не совсем правда. То есть, понятно, что общество потребления не очень нравится Виктору Пелевину. Но развитие России по пути, который можно было бы назвать умеренно-западническим, вызывает у него явный негатив вовсе не потому, что духовность или бездуховность занимают его сознание. Уж скорее он опасается за Запад, слишком легковерно принимающий инфернальный вклад бывшего Советского Союза в мировую экономику, чем за Россию, теряющую возвышенность мысли и культурную идентичность.
Отдельный рассказ «Македонская критика французской философии», вошедший в книгу, целиком посвящен именно этому: его герой пытается возвратить в Россию страдание, овеществленное в деньгах — то, что было главной силой Союза, а теперь с вывозом капитала распределяется по неготовому к страданию Западу.
В этом смысле и усиление власти в России, и побег детей бесстрашных 90-х за границу — на некий «вообще-запад», который располагается во всех географических направлениях от России, — всё это для Пелевина приметы завершения пути. Перехода. Пусть даже и ниоткуда в никуда.
Автор
Я чудовищно извиняюсь перед автором, издательством, читателем и всеми носителями хорошего вкуса за столь длинные цитаты из оригинала в этом беглом обзорчике (Бог свидетель, это я еще сокращал как мог). Просто мне кажется, что именно в их длиннотах (и немыслимых длиннотах романа в целом) есть одна важная черта авторской манеры, позволяющая всю эту псевдоинтеллектуальную абракадабру принимать и высоко ценить.
Творческая манера Пелевина обозначена первым художественным текстом в книге. Прелестной «Элегии 2» предпослан эпиграф. Он стоит перед заглавием и, следовательно, исполняет роль некого швейцара, привечающего читателя сразу же за приоткрытой дверью переплета. Текст его таков:
«Вот так придумывал
телегу я,
О том, как пишется
элегия»,
А уже следом катится и сама телега:
«Мы снова встретимся
едва ль,
За болью боль,
За далью даль,
За дыркой catcher in the rye
За раем тоже рай».
Телегой — уверен, что среди читателей «Книжного обозрения» есть те, кому это нужно разъяснять, — так вот «телегой» в сленге хиппи именуются длинные связные тексты, произносимые специальными умельцами безо всякой коммуникативной цели — просто так, в воздух. «Телеги», как правило, имеют незначительную сюжетную основу и состоят в основном из пространных рассуждений и вольных допущений. Поговаривают, что воскурение некоторых наркотических травок чрезвычайно подвигает участников процесса к производству «телег».
Друзья и знакомые Пелевина утверждают, что именно произнесение «телег» является наиболее частой формой его досуга — а на долю собеседника выпадает только необходимость слушать и ритмически хмыкать. Очевидно, что телега — ближайший современный аналог древних саг, певшихся скальдами в дальних походах. В меру растянутые, украшенные. Скальду, кстати, полагалось, как и конунгу, две доли от общей добычи — потому что во время долгого плавания викингов именно он не давал им отчаяться, затеряться в пустом пространстве океана, именно он создавал для них зримый мир на дальних переходах.
Это я всё к чему? Это я к тому, кто если кто-то где-то начнет делить какую-нибудь добычу, когда Россия куда-нибудь (или хоть в никуда) придёт — так Пелевину по всем понятиям полагается две доли. Лучшего скальда переходного периода у нас не было и покамест нет.
Александр ГАВРИЛОВ ДИАЛЕКТИКА ПУСТОТЫ. // Книжное обозрение (Москва).- 02.09.2003
Рекомендуем Вам следующие материалы:
Ваше мнение по этой теме — в [форуме] сайта.
Смотрите также другие материалы раздела [книгоиздание].
|
Хостинг: Hosting.HNS.ru